Космос за дверью. Рассказы и повести - Сергей Глузман

– Странно, – сказал Саша. – Она меня и видеть-то не могла. Я её без сознания принимал. А ночью остановку сердца дала. Едва запустили.

– Я и говорю, надо ее психиатру показать, тем более, после суицида. Ну все, я пошла. Как там на воле?

– Холодно, вьюга.

– Ну пока. Удачи.

5

Только к обеду Саша добрался до бокса с сумасшедшей Носковой. Он открыл дверь и остановился на пороге. Перед ним сидела худенькая девушка и внимательно на него смотрела.

Сначала Саша ее не узнал, потому что все, кто поступал без сознания, были для него на одно лицо. Или, вернее сказать, вовсе без лица. Потому что нет у них никакого лица. Казалось бы, всё на месте, глаза, нос, губы, а не складывалось всё это в лицо. Прямо волшебство какое-то. Все на месте, а лица нет. Вместо него пустая маска.

Потом ему показалось, что где-то он ее уже видел. Что, впрочем, не удивительно. Тамбей – городок маленький, народу не много.

На столике рядом с её кроватью стояла стеклянная банка, в которой были яркие красные цветы. Кажется георгины. Их завозят в северный Тамбей предприимчивые люди кавказской национальности. Рядом с банкой лежала книга в черном переплете. Шекспир. Ромео и Джульетта.

Сама же Носкова была маленькая, глазастая, похожая на воробья. Розовый пеньюар, в который она была одета, смотрелся на ней смешно.

– Здравствуйте, – сказал доктор. – Как вы себя чувствуете – он старался говорить как можно спокойнее, чтобы ни чем не возбудить сумасшедшую.

– Спасибо, – медленно сказала Носкова, – хорошо, – в ее глазах застыл немой невысказанный вопрос.

Саша молчал и думал, как бы поспокойней выпроводить её на терапию. С психиатром связываться не хотелось.

– А я вас во сне видела, – сказала Носкова и улыбнулась.

Эти слова застали его немного врасплох. То есть, если бы Саша был психиатром, ему было бы наплевать на любые слова. Однако психиатром он не был. Поэтому он тоже улыбнулся и сказал: Ничего это бывает. А я почему-то никого во сне не вижу.

– Нет, – сказала Носкова – Вы тоже видите, только забываете быстро.

– Может быть, – согласился Саша.

– А хотите, я вам стихи почитаю? – вдруг спросила она.

– Зачем? – насторожился Саша, сразу вспомнив о психиатре. – Я почитаю и уйду, – тихо сказала Носкова и покраснела.

– Хорошо, – согласился Саша. – Понимаете, надо место освобождать. Вы ведь уже в реанимации не нуждаетесь.

– Да, – грустно ответила Носкова. Затем поправила бледной рукой челку на лбу и заговорила тихо и немного нараспев:

Ночь

устала

кружиться…

Сиреневых ангелов стая

Погасила зеленые звезды…

Саша медленно опустился на стул в углу.

6

Кончилась эта история, как рождественская сказка, хотя произошла она не в декабре, а в конце октября.

На следующий год Лена Носкова поступила в Петрозаводский театральный институт. На вступительных экзаменах она читала отрывок из Одиссеи Гомера в неизвестном переводе. Отрывок назывался «Плач Пенелопы». Вместе с Пенелопой на экзаменах рыдала вся приемная комиссия.

За три месяца до этого она вышла замуж за доктора Тамбейской больницы Сашу Анисимова. Живут они хорошо. Хотя в их жизни есть одна маленькая тайна. Или может не тайна вовсе, а так, одна незначительная семейная подробность, о которой посторонние ничего не знают, так как она имеет место исключительно по ночам.

Каждую ночь, после Сашиного больничного дежурства Лена кладет его спать в другую комнату. И старается не слушать, о чем он во сне разговаривает. Хотя немного ревнует, потому что Саша часто во сне разговаривает довольно громко. А иногда даже кричит.

БОЕЦ НЕВИДИМОГО ФРОНТА

1

Теплым майским днем, в Москве, в тенистом парке, на скамейке под высоким кленом, сидел Лев Александрович Касторский. Лицо этого взрослого, хорошо одетого человека было не то чтобы печальным, а каким-то совершенно потерянным. Словно он заблудился в чужом городе, или – что гораздо хуже – в таинственном лабиринте жизни.

Рядом в песочнице весело играли дети. На соседней скамейке, приоткрыв рот, дремала старуха в зимнем пальто. Через дорогу возвышалась церковь Судного дня, похожая на терем с куполами. За ней тянулись приземистые каменные монастырские пристройки, с узкими зарешеченными окнами.

На небольшом церковном дворике громкоголосая девушка-экскурсовод бойко рассказывала экскурсантам историю иконоборчества в древней Византии, когда император, изувер Лев III, приказал выбросить из церквей Константинополя и сжечь все православные иконы.

За спиной экскурсовода маленький мальчишка лет семи, сосредоточенно засовывал палец в ухо чугунному, позеленевшему от времени ветхозаветному старцу, удивленно взирающему на прохожих с низкого церковного портала.

– Всё, последняя сигарета, – подумал Касторский, закуривая – Докуриваю и иду.

Однако после этой сигареты он закурил еще одну, а затем еще.

– А что я собственно им скажу? – спросил он сам себя.

В это время из высоких дверей церкви вышел священник в длинной рясе. Лицо его было задумчиво и покойно. Оказавшись на улице, он поднял голову к небу и ему в глаза брызнули теплые лучи весеннего солнца. Священник зажмурился, чуть заметно улыбнулся и неторопливой легкой походкой двинулся через церковный двор. Дойдя до синего мотороллера, стоящего у стены монастырского здания, он сунул в него ключ зажигания, высоко подняв полы рясы и явив свету белые кроссовки и поношенные джинсы, забирался в седло, дал газу и с ревом унёсся по пустынной улице.

– Но ведь раньше они всему верили, – попытался убедить себя Касторский. – Иоанну Богослову например. Или пророку Исайе.

В это время старуха в зимнем пальто проснулась, медленно закрыла рот, посмотрела на церковь и начала креститься.

– Сейчас, – подумал Лева. – Сейчас еще немного посижу и пойду.

2

Заслуженный артист республики Лев Александрович Касторский собрался в церковь на исповедь. Чтобы облегчить свою душу после произошедшей с ним страшной и таинственной истории. В которой он, правда, не принимал никакого участия.

Главным действующим лицом в этой истории был депутат городской думы города Нижнего Тагила, Борис Борисович Зонтиков.

Лев же Александрович оказался рядом по чистому недоразумению. И даже более того, присутствовал при всем случившемся вовсе не физически, а лишь в виде бесплотной духовной субстанции. Поэтому никаких следов после себя практически не оставил, и перед судом (в случае, если кому-нибудь пришла бы в голову такая сумасшедшая мысль, подать на него в суд), был совершенно чист.

Повреждения же, которые по окончанию этих странных событий он неумышленно нанес нижнетагильскому областному театру, полностью возместил депутат Зонтиков. Хотя Лев Александрович его к этому не принуждал, и вообще о деньгах у них никакого разговора не было.

Таким образом, со всех сторон Касторский был абсолютно невиновен. Однако после долгих размышлений по поводу всего случившегося, он пришел к странному выводу, что возможно есть на свете и иной суд. Причем абсолютно иной, чем тот, который заседает в старом обшарпанном здании, на углу Старопромысловсой улицы и проспекта Калинина.

Лев Александрович даже слышал, что и законы в этом суде сильно отличаются от Уголовного кодекса, и для простого человека часто бывают совершенно необъяснимы. В народе этот суд почему-то называют СТРАШНЫЙ.

3

Началась же история перевоплощения Льва Александровича Касторского в бесплотного духа с того, что за роль императора Нерона, наиподлейшего шута, метившего в великие артисты, и ради этого спалившего пол-Рима, он был награжден званием Заслуженного артиста республики. За что в последствии и поплатился.

Итак с большим успехом отыграв осенью спектакль «Великий император» в Москве, зимой театр отравился на гастроли в Нижний Тагил.

Гастроли как обычно прошли с аншлагом, а в центральной нижнетагильской газете об «Императоре» вышла большая хвалебная статья, в которой были такие глубокомысленные строки – «Ничто не может лучше раскрыть бездонные глубины человеческой души, как низость и гнусность императора Нерона в исполнении артиста Льва Касторского.» И еще – «Только бессмертная душа может обладать безграничной подлостью.»

А к концу гастролей из Москвы в Нижний Тагил пришла весть о присвоении Касторскому звания «Заслуженного артиста».

После чего он сильно напился. По причине вдруг неизвестно откуда взявшегося мерзкого ощущения ужасного несоответствия между восторгами публики и глубочайшей низостью сыгранного персонажа. Что для чувствительной Левиной души было совершенно непереносимо. Тем более, что прямо на банкете по случаю награждения, сразу после второй рюмки водки, перед ним как живые явились непрошеные гости из совершенно другого мира. Убиенный Нероном учитель изящной словесности, поэт Филоксен, прибывший в Рим из Афин, чтобы порадовать императора своими новыми произведениями. Правда за отказ заменить в одной из стихотворных строф имя златокудрый Аполлон на прекрасный Нерон, был зарезан дворцовой охраной сразу после окончания обеда. Причем обед этот протекал в весьма интересной беседе с императором об оттенках восьми синонимов слова «любовь» в греческом языке времен расцвета Критского царства и внешне ни чем не предвещал столь ужасного конца. Сейчас же Филоксен с перерезанным горлом сидел напротив Левы и вяло ковырял вилкой заливную рыбу.